Седоватая пелена утреннего тумана, устало сползала с невысокого косогора, сиротливо нависшего над небольшой бормотуньей-речкой, и заливала многочисленные ложбинки и овражки, изрезавшие округу, оставляя нетронутыми пёстрые пятна берёзовых колков, в изобилии разбросанных по долине. Их кудрявые узоры, были словно вышиты чьей-то искусной рукой на белёсом холсте лугов и полей, сонно посапывающих под пуховым одеялом тумана. В воздухе, ещё не обласканном солнечными лучами, висит запах сырости разбросанного для просушки свежескошенного сена, с прогорклым, щекочущим горло горьковато-приторным привкусом конопли. Легкокрылая стайка беззаботных воробьёв порхала вокруг одинокого домика, кособоко вырисовывающегося на взгорке, поросшем бурьяном. Кое-где виднеются остатки полуразвалившегося тына, который очерчивает небольшую делянку около домика.

Максимке захотелось выскочить из лопухов, где он сидел, согнувшись в три погибели, широко раскинуть руки, промчаться по сырой от обильно выпавшей росы траве, и во весь голос прокричать: «и-го-го-го-го-о-о…» – так хорошо у него на душе. Но угрожающая фигура тётки Настасьи, которая смутно угадывается на тропинке около домика, с ужасающе жгучим, при одном только воспоминании о нём, ухватом в руках, напоминает, что надо притаиться и ждать.
- Максимка ! Пострел ты, эдакий! А ну, вылазь, кому говорю?! Ищь ты, бесяка! Я т-те покажу рыбалку! - разносится по округе осипший голос тётки Настасьи, желтовато-серое лицо которой, изрезанное глубокими резкими морщинами, носит отпечаток многочисленных болезней, которые по всей вероятности терзают исхудавшее тело, что отнюдь не способствует её привлекательности.
Впрочем, несмотря на столь суровую оценку, Максимке она кажется вполне «подходящей». Для чего «подходящей», Максимка не знает, но слышал, что так говорили про баб деревенские мужики. Он поковырял пальцем в носу, и конопатое лицо расплылось в довольной улыбке. Нет, всё-таки, что ни говори, а он, Максимка, молодец. Так ловко увильнуть от цепких рук тётки Настасьи! Теперь осталось подождать, пока ей надоест рвать горло, и пробраться в соседний овражек. Оттуда рукой подать до речки, где водится полосатый разбойник окунь, юркий задира ёрш, и неприметный тихоня язь. Изредка попадается несговорчивый мудрец сом, но о такой удаче Максимка пока даже не мечтает.
Он представил, как с богатым уловом вернётся домой, и нарочито замешкается в сенях. Подобревшая тётка Настасья улыбнётся давно потерявшими первоначальный цвет глазами, и ласково проворчит: «Ладно, Максимка, бес девятый, Бог с тобой, иди обедать». И тогда он шмыгнёт носом, подтянет штаны, подойдёт к тётке Настасье, и виновато уткнётся лицом в передник. Она погладит его вихрастые волосы, и вздохнёт: «Ох ты, моя сиротинушка!» Всё это ясно, как наяву, стоит перед Максимкиными глазами. Но сейчас, во избежание нагоняя, нужно ещё немного выждать.
И действительно, скоро тётка Настасья поперхнулась, надсадно закашлялась, судорожно вцепилась узловатыми пальцами во впалую содрогавшуюся грудь, сдавленно выругалась, и уже не озираясь по сторонам отрешённо поплелась по направлению к домику, еле передвигая опухшими ногами.
Цепляясь за репейник и стараясь не выдать своего присутствия случайным шорохом, Максимка осторожно пополз в сторону овражка, где его уже ждал закадычный друг Митька, одногодок, и непревзойдённый во всей округе рыболов. Он дождался, пока тётка Настасья скроется за дверью, вскочил, и торопливо рванулся в сторону овражка. Через пару секунд кубарем скатился по склону, и больно ударился о каменный выступ, как назло оказавшийся на пути. Он громко ойкнул, привстал, потёр ушибленное место и огляделся. Поёживаясь от утренней прохлады, Митька сидел в кустах на самом дне овражка, шагах в двадцати от того места, куда свалился Максимка. В руках у Митьки новенькие, свежего среза ивовые удилища с настоящей «орсовской» леской, а рядом стоят ведро и банка с наживкой. Стараясь не обжечься о крапиву, неприязненно преграждавшую дорогу, Максимка пробрался к своему другу.
Вскоре друзья топали по еле приметной тропинке, вьющейся вдоль речки, и весело насвистывали.  Непрестанно бормоча и вздыхая, речка несла свои воды в пологой, заросшей осокой и камышом, впадине. Тропинка, то ныряла под уклон, и терялась в густой траве, то появлялась вновь, выныривая за очередным подъёмом. и дальше она бежала, огибая крутые взгорки и рытвины, похожая на неловко оброненную кем-то пёструю ленточку. Будто потревоженный ещё не вступившим в свои права утром, неподалеку скрипел сверчок. В тугую нить завязывались негромкие птичьи пересвисты.
Возле старого кряжистого дуба, хищно раскинувшего свои корявые ветви-лапы, Митька нырнул в заросли ольхи, и через минуту друзья сторожко, стараясь не распугать рыб, развернули удочки в «прикормленном» месте, на берегу небольшого тенистого заливчика. Рой комаров, потревоженных незваными гостями, звеня, обрушился на них. Рыболовы пыхтя, но стойко переносили их укусы, и молча отбиваясь от назойливых «бестий». Вскоре они застыли, скрючившись возле удилищ, и стараясь не прозевать поклёвки.
- Митяй, - не выдержал Максимка, - а кем ты станешь, когда вырастешь?
- Тс-с… - зашипел Митька, но тут же прошептал, не отрывая настороженного взгляда от поплавка, - я, как батька, трактористом…
- А я лётчиком хочу быть, - вздохнул Максимка, и мечтательно закатил глаза, - истребителем, как…
Но докончить фразу Максимке не довелось.
- Тяни-и ! - словно мечом рубануло по вискам, и выбило из головы идиллическую картинку.
От истошного вскрика Митьки, Максимка вздрогнул, и упустил удилище из рук. Митька, словно заправский голкипер метнулся к Максимке, одной рукой подхватил удочку, и мастерски подсёк сверкнувшую серебристым боком рыбину.
- Эх, ты, летчик! - Митька любовно снял с крючка трепыхающуюся добычу, непроизвольно помедлил ввиду значительности события, и с трепетным благоговением пустил её в ведёрко.
Рыбина дёрнулась, и заметалась от стенки к стенке. Но вскоре почувствовала всю безысходность отпущенного ей ограниченного пространства, затихла, и прижалась ко дну, настороженно перебирая плавниками. Расстроенный своей неловкостью Максимка про себя решил несмотря ни на что больше не отвлекаться, и снова закинул удочку. Угрюмо, слегка закусив припухлые губы, он уставился на поплавок. Лениво покачиваясь от легкой ряби, создаваемой ветерком, поплавок будто дразнил Максимку, и заставлял раз за разом подёргивать удочку с нетронутой наживкой. В голове у Максимки зашумело от нагнетаемого напряжения. А, может, это не в голове вовсе?
Что-то неотвратимо знакомое заставило его встрепенуться, привстать. Без сомнения, шум шёл откуда-то сверху, с утреннего неба. И не шум вовсе, а гул, который произведён не чем иным, как винтами самолётов. Винтами десятков самолётов. Эскадрилья за эскадрильей пролетают они где-то рядом, скрытые туманной дымкой, по-прежнему стелившейся над рекой. Максимку неотвратимо потянуло туда, в небо, в голубое безбрежье простора. И, невзирая на ахнувшего Митьку, снова метнувшегося к его удилищу, он начал упрямо продираться сквозь заросли на тропинку. Над головой прошла очередная эскадрилья, и ещё более раззадорила воспалённое воображение мальчугана.
«Учения!» - с восторгом подумал Максимка. И, словно, в подтверждение его догадки, где-то вдали глухо прогремели взрывы. Максимка выбежал на тропинку, и помчался вверх по склону ближайшего холма. В стороне от речки, туманная дымка рассеялась, соприкоснувшись с лучами восходящего солнца, и открыла красоту окружающей местности. Лёгкие облачка невесомыми парусами зависли над головой, готовые к неведомому воздушному путешествию. Максимка увидел очередную эскадрилью, стройными рядами подлетавшую к холму, и припустился ей навстречу.
- О-го-го-го-о!.. - закричал он, стараясь дать выход кипевшему в его худеньком тельце восторгу.
Утренний ветерок упруго подхватил его в крепкие объятья, приподнял над землёй, и понёс всё выше и выше, стараясь воссоединить со стаей металлических птиц, плывущих навстречу. Максимка летел, кричал, размахивал руками, и чувствовал, как они превращаются в могучие крылья. И он хотел взлететь ещё выше, в необозримые просторы неба, чтобы с высоты птичьего полёта обозреть такую близкую ему, такую несравненно прекрасную родную сторону.
Один самолёт явно заметил мальчугана, качнул крыльями, и нырнул вниз. Максимка пытался продлить очарование своего полёта, весь вытянулся, рванулся навстречу. Пулемётная очередь яркой вспышкой пронзила сознание, остановила его порыв, прошила грудь, и опрокинула на спину. В застывших, так ничего не понявших глазах мальчугана, мелькнула тень самолёта с хищными крестами на плоскостях. Лётчик удовлетворённо откинулся в кресле, и мысленно отметил свою первую жертву только что начавшейся войны, которая вошла в историю, как Великая Отечественная…

1988